Экзистенциальный парадокс — взгляд назад

 Личный опыт

В семидесятые годы я стала практиковать сначала первичную, а затем и телесную терапию. Затем, в восьмидесятые, в то время, когда на семинарах Берта Хеллингера присутствовало еще не более 20–25 участников, я начала заниматься у него самопознанием и дополнительным профессиональным образованием. Тогда он был ненайденнойжемчужиной от терапии, известной лишь знатокам: работал с транзактным анализом, первичной терапией и другими подходами. В то время он как раз начинал развивать расстановочную работу. На одном из этих семинаров после дня первичной терапии, который проводился в «кричательном подвале» его дома в Айнринг-Миттерфельдене, я и вызвалась на расстановку своей семьи.

При этом всплыла моя идентификация с первой женой моего отца, драматический и важный для меня опыт, который убедил меня в значимости семейных привязанностей. До этого момента большинство родственников — кроме брата — были для меня людьми, с которыми я хотела иметь как можно меньше общего. И вот я увидела их новыми глазами и начала наблюдать также за собой. При этом я установила (а как могло быть иначе?), как сильно я похожа на некоторых из них. Прежде всего на свою маму, чего я, разумеется, никак не хотела.

Отсюда начался целый ряд существенных изменений в моем мировоззрении, поскольку с подросткового возраста я жила в стремлении найти саму себя. Это стремление начало преследовать меня еще в последние школьные годы и через четыре года после окончания школы привело меня — вместе с братом — в Индию. Там мы нашли то, что искали: Анандамайи Ма, духовную наставницу, которая, несмотря на то, что ее уже давно нет среди живых, до сих пор внутренне сопровождает меня. Вскоре после ее смерти, в 1982 году, я познакомилась с работой Берта Хеллингера и, как упомянула выше, приняла участие в одном из его семинаров.

Приправленные едкой иронией, чрезвычайно отрезвляющие замечания, которые он тогда делал по поводу «самореализации», в моем случае упали на благодатную почву. Потому что уже на протяжении некоторого времени у меня было подозрение, что путь, который я для себя избрала, не был по-настоящему моим. Снова и снова мое тело посылало мне сигналы, которые я должна была понять соответствующим образом, и Анандамайи Ма также указывала мне на это.

И вот начались годы, связанные с расстановочной работой, за которые я — пока Берт Хеллингер ее развивал — познакомилась с ее разнообразными гранями. Постоянно повторяющийся опыт, показывающий, что люди, связанные кровным родством или динамикой «преступник–жертва», непосредственно влияют друг на друга, убедил меня. У этого опыта есть соразмерный нашему сегодняшнему менталитету духовный уровень: связанность с целым (которая и является целью духовного поиска) переживается непосредственно на телесно-душевном уровне, который часто недооценивается.

«Нейроимажинативный гештальтинг»
и «экзистенциальный парадокс»

Берт Хеллингер, время от времени использующий на своих семинарах элементы нейролингвистического программирования (НЛП), побудил меня принять участие в воркшопах Роберта Дилтса, одного из основателей НЛП. В семидесятые годы первичная терапия стала для меня началом знакомства с разными методами психотерапии. И вот у Дилтса я познакомилась с «поиском ресурсов на линии жизни», показавшимся мне действенной альтернативой взгляду первичной терапии, согласно которому прошлое представляется цепью неоплаканных катастроф. Когда я предложила его своим клиентам, очень скоро стало ясно, каким потенциалом обладает этот терапевтический элемент: в один момент изменяется взгляд на события прежней жизни и проявляется перспектива будущего.

С годами из моей практики развился «нейроимажинативный гештальтинг» (NIG), который я совместно с Барбарой Иннекен описала в книге «Быть в курсе — о креативном обращении с расстановками в индивидуальной терапии, консультировании, в группах и при самопомощи» (издательство Carl Auer, 2003).

Согласно представлению о том, что личный путь и семейный контекст играют существенную роль в нашей жизни, семейная расстановка и линия жизни как терапевтические элементы являются равноценными и взаимодополняющими. За этимстоит тот факт, что мы ощущаем себя как неизменно связанными, так и самостоятельно отвечающими за себя: с одной стороны, мы вынуждены принять свою судьбу, с другой — сами хотим творить свою жизнь и должны отвечать за свои дела.

Я назвала этот факт «экзистенциальным парадоксом» (глава 10 упомянутой книги). Часто в молодости на переднем плане стоит необходимость отграничить себя от других и самостоятельно организовать свою жизнь, а в более зрелом возрасте важны признание своей принадлежности к чему-то и принятие данности. В периоды кризиса и то и другое часто переживаются одновременно и сильно и приносят страдания, что иллюстрируется в различных вариациях — начиная с мира греческих сказаний и до сих пор.

Эдип

Недавно я была на новой постановке «Эдипа», что побудило меня перечитать драмы Софокла «Царь Эдип» и «Эдип в Колоне». При этом мне вдруг стало яснее, что экзистенциальный парадокс является древней человеческой темой, которую этот цикл произведений изображает особенно убедительно.

То, что эта легенда всплывает в центральной позиции уже во фрейдовском учении о неврозах, общеизвестно. Менее известен, вероятно, системный аспект этой истории, а именно то, что Эдип расплачивается за деяния своего отца Лая. Тот, будучи в гостях у царя Пелопа, влюбился в его сына и соблазнил его. Пелоп проклинает Лая, из-за чего они с женой Иокастой не могут иметь детей. Когда Лай спрашивает дельфийского оракула о причине бездетности, он узнает о проклятии. Кроме того, говорит оракул, если Лай с Иокастой когда-нибудь зачнут сына, то он убьет отца и женится на матери.

Случается так, как должно быть: у Иокасты рождается сын, и отец поручает пастуху избавиться от него. Однако тот передает мальчика другому пастуху, а тот — своему господину, царю Коринфа Полибу. Он, будучи сам бездетным, воспитывает его как родного сына. Когда Эдип подрастает, один человек проговаривается ему, что Полиб не его родной отец. Когда Эдип, в свою очередь, спрашивает оракула, то узнает, что ему предначертано убить своего отца и жениться на матери. Чтобы избежать такой судьбы, он покидает мнимый родительский дом, но судьба все же настигает его. По дороге ему встречается колесница, кучер которой требует уступить дорогу. Эдип сердится, и завязывается ссора, в ходе которой Эдип убивает кучера и человека, сидящего в колеснице, не зная, что тот является его отцом. Так свершилось предначертанное — как часто говорится в Библии.

Самоослепление, которое совершает Эдип, глубоко потрясенный своим злодеянием, имеет двойной смысл: беспощадное обвинение самого себя и робкое обвинение богов. В драме «Эдип в Колоне», в которой Софокл изображает смерть Эдипа, к нему приходит прозрение, что он, возможно, зашел слишком далеко в своей ярости самонаказания. Берт Хеллингер во времена ранних расстановок, вероятно, обозначил бы такое поведение как «наглую заносчивость». Позже из этого родился «порядок любви», согласно которому действует ребенок, неосознанно расплачиваясь за прегрешения отца. Однако слепой старик Эдип, который находит наконец покой в Эринейской роще, в своем преувеличенном страдании стал ясновидящим и приобрел полубожественный статус: Зевс зовет его в рощу богинь мести, где расступается земля, и его принимает в Аид непосредственно Персефона.

Эдип, «старый раб наивысшего человеческого страдания», как он сам себя называет, превратил предначертанную ему судьбу в свою собственную и полностью взял на себя ответственность за нее. Он пережил всю мощь трагедии «наивысшего человеческого страдания», которая состоит в противоречии между предопределенностью и собственной ответственностью, и говорят, что от его могилы исходила благодать.

Таковы мои рассуждения. Они, конечно, не означают, что путь, который предначертан переплетением, всегда должен иметь горький конец. Могут случиться перемены к лучшему, если, например, в расстановке или при другом удобном случае обнаружится взаимосвязь с переплетением. Тогда человек может выйти из кризиса, получив новую толику жизненной мудрости, которая среди прочего заключается и в том, чтобы признавать, что многие повороты судьбы должны остаться непонятными для нас.

Берт Хеллингер однажды выразил это так: «Мы понимаем светлую истину и едва ли замечаем, что она ограничивает и ослепляет. Темная истина с ее нечеткими границами намного правдивее. Она пробуждает, и так мы — если движемся в темноте, — открываем все чувства».

Статья опубликована во втором номере Журнала "СИСТЕМНЫЕ РАССТАНОВКИ"